Командир Особого взвода - Страница 68

– С-с-суу… Ну спасибо… – просипел я. От иглы или от чего-то еще, только голос у меня пропал, оставив сдавленное шипение. Стирая со щеки кровь, я глядел на человека, который стоял передо мной и прикуривал папиросу. И чем дольше я на него глядел, тем сильнее мне становилось не по себе.

– Привет, Борисов, – поздоровался со мной Степан Нефедов. – Головой только не дергай, отвалится к ёшкиной маме. Лучше присядь, потолкуем.

Это точно был он. И даже погоны остались те же – выгоревшие погоны старшины. Звездочек не прибавилось. Хмурый и жилистый, невысокого роста, в черном комбинезоне, он стоял и разглядывал поднятый с земли "наган" Кольки-Винтореза. Старшина Нефедов.

– Вы как здесь… оказались?

Не шевеля головой, я попытался нашарить в кармане пачку папирос, но на ее месте обнаружилась только здоровенная дыра в подкладке. Нефедов протянул мне уже размятую "казбечину", сам затянулся, выпустил струю дыма в небо.

– Оказались вот, – ответил с неохотой, – везет тебе, Борисов, сам не знаешь даже, как. Как новорожденному везет. Видать, мамка за тебя крепко молилась.

– Я детдомовский.

– Ну, значит, кто-то еще. Как тогда, в сорок четвертом, под Брянском, помнишь?

– Как не помнить. В атаку пошли – двести было, а вернулись семеро…

– Вот-вот. Вернули, – голосом надавил Нефедов, – семерых.

Все это время он озабоченно хмурился, поглядывал на часы. Альв, которого он называл по имени – Ласс? – неподвижно замер рядом с постанывающим и ворочающимся в блевотине Винторезом, не высказывая никаких эмоций. Только ногой в мягком кожаном сапоге без каблука прижимал бандита к земле. С виду этот альв выглядел совсем хрупким, узкоплечим, но я помнил других таких же, как он, и понимал, что Винторез под сапогом сейчас стонет от боли.

Брянская область, май 1944 года

Мы вляпались серьезно. Сначала Сашка Куренной, наш взводный, еще пытался храбриться, тихонько пел: "Шумел сурово брянский лес…", но, получив жестокий удар в затылок, свалился нам под ноги. Никто его не поднимал – нам, трусящим по лесной тропке в сыромятных ошейниках, жестоко стягивающих гортани, было не до того. Только Пушок, рядовой Пушкарев, дернулся было в сторону, но захрипел, когда веревка рванула его обратно. Куренного поволокли позади, он мычал, и голова его болталась по-неживому.

Черные альвы гнали нас в свое логово, как скот.

Я встретился взглядом с Кузьмичом. Он был самым старшим во взводе. Самым опытным, самым рассудительным и никогда не унывавшим. Даже в отступлении, которое складывалось в недели и месяцы, даже тогда, когда мы попали в окружение и выбирались болотами, рискуя нарваться на облавные отряды немцев. Тогда старый вояка держался лучше всех, делился с нами махрой и подбадривал ядреными шутками. "Вот выберемся, хлопцы – первый на бабу заберусь, и ну над ней трудиться!"

Сейчас в глазах Кузьмича я увидел только ужас. Точнее, в одном глазу. Второй был выбит, липкая кровянистая дорожка тянулась из пустой глазницы по щеке.

– Все, Вовка. Отвоевались! – выдохнул он быстрым шепотом. – Хана нам…

– Почему? – спросил я, чувствуя, как мокнет ледяным смертным потом гимнастерка на спине. – Ты что, Кузьмич? Прорвемся!

– Не… От этих не сбежать. И назад не смотри. Не смотри!

Но я уже оглянулся.

Там резали нашего взводного. А он мычал, давился кровью, пытался выкрутиться из рук черных. Только потом я понял, что сначала ему отрезали язык – а сейчас не мог оторвать взгляда от равнодушных темных лиц. Двое придавили Сашку к земле, а третий наклонился над широкой, волнами мускулов ходящей спиной, располосовал грязную гимнастерку. Потом всадил лезвие узкого и длинного кинжала под правую лопатку.

Хруст ребер словно бы что-то внутри меня надорвал, и я перегнулся пополам, выташнивая под ноги желчь. Белый как известка Кузьмич ухватил меня под мышки, бормоча:

– Тока не падай, Вовка, не падай… Нельзя падать…

А я слышал хруст и бульканье там, сзади и знал, что вот сейчас, в эту секунду, черные альвы делают "орла крови", выворачивают Куренному ребра и вынимают опавшие, дергающиеся легкие, чтоб разложить их, как крылья.

И я даже не мог заткнуть уши.

Наверно, дальше я все-таки шел сам, потому что остался жив. Но путь вглубь леса мне не запомнился, а очухался я только тогда, когда меня окатили холодной водой. Захлебнулся, закашлялся и открыл глаза.

Мы были в лагере черных.

А дальше осталась только – кровь, кровь, кровь…

* * *

– Все помню, – хмуро ответил я. Альв, повинуясь кивку старшины, таким же мгновенным движением выдернул иглу из моей шеи, и онемевший позвоночник с явственным скрипом наконец-то обрел подвижность. Боль не возвращалась. Я затянулся папиросой и поднял глаза на Нефедова.

– Долго они что-то, – непонятно сказал тот, снова глядя на часы.

– Кто?

– Кто надо. Группа зачистки. А! Легки на помине…

Во двор влетела "полуторка", завывая мотором и страдальчески дребезжа всеми своими фанерными частями. Из кузова попрыгали люди. Рослые, плечистые как на подбор, в одинаковых черных комбинезонах без знаков различия, но при этом – все какие-то разные. Рассыпались по двору, привычно и умело осматривая каждый уголок. Недоумение мое росло.

– Что ищете, старшина?

– Кольку твоего. Винтореза ищем.

Несмотря на то, что улыбаться было больно, я рассмеялся.

– А вон там кто лежит тогда? Привидение? – махнул рукой в сторону альва, который коротко покосился на меня и снова уставился в спину лежащему бандиту.

– Там? – Нефедов глядел на меня и, похоже, думал о чем-то. – Ну пойдем, покажу тебе, кто там лежит.